Неточные совпадения
Унтер-офицерша. Да делать-то, конечно, нечего. А за ошибку-то повели ему
заплатить штраф. Мне от своего счастья неча отказываться, а
деньги бы мне теперь очень пригодились.
Добчинский. Он! и
денег не
платит и не едет. Кому же б быть, как не ему? И подорожная прописана в Саратов.
Слуга. Обнаковенно какие! они уж известно: они
деньги платят.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают
деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют
денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а
платит одни труды верно и щедро.
Мы весь родительский долг исполнили, немца приняли и
деньги по третям наперед ему
платим.
Стародум. Оно и должно быть залогом благосостояния государства. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители
платят еще и
деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.
К первому разряду относились долги, которые надо было сейчас же
заплатить или, во всяком случае, для уплаты которых надо было иметь готовые
деньги, чтобы при требовании не могло быть минуты замедления.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как.
Деньги мы
платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
(Это были те
деньги, которые
заплатил Сергей Иваныч.)
— Нет, ты постой. — Она удержала его за руку. — Поговорим, меня это беспокоит. Я, кажется, ничего лишнего не
плачу, а
деньги так и плывут. Что-нибудь мы не так делаем.
Вронский тогда же хотел отдать
деньги (они были у него), но Веневский и Яшвин настаивали на том, что
заплатят они, а не Вронский, который и не играл.
— Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я
плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои
деньги, понимаете ли вы это?
Помещики попроигрывались в карты, закутили и промотались как следует; все полезло в Петербург служить; имения брошены, управляются как ни попало, подати уплачиваются с каждым годом труднее, так мне с радостью уступит их каждый уже потому только, чтобы не
платить за них подушных
денег; может, в другой раз так случится, что с иного и я еще зашибу за это копейку.
Тогда представлялась и другая выгода: можно было вовсе улизнуть из этих мест и не
заплатить Костанжогле
денег, взятых у него взаймы.
— Павел Иванович! Я могу его заложить в ломбард в двадцать пять тысяч, понимаете ли это? Тогда я получаю двадцать пять тысяч и имение при мне. Продаю я единственно затем, что мне нужны скоро
деньги, а при закладке была бы проволочка, надобно бы
платить приказным, а
платить нечем.
— Как же, с позволения вашего, чтобы не рассердить вас, вы за всякий год беретесь
платить за них подать? и
деньги будете выдавать мне или в казну?
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку
заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться
деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Прочтя эту записку, в которой Карл Иваныч требует, чтобы ему
заплатили все
деньги, издержанные им на подарки, и даже
заплатили бы за обещанный подарок, всякий подумает, что Карл Иваныч больше ничего, как бесчувственный и корыстолюбивый себялюбец, — и всякий ошибется.
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана
денег, столько и
платили.
— Это не ваше дело-с! — прокричал он, наконец, как-то неестественно громко, — а вот извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас!
Денег не
платите! Ишь какой вылетел сокол ясный!
— Я его знаю, знаю! — закричал он, протискиваясь совсем вперед, — это чиновник, отставной, титулярный советник, Мармеладов! Он здесь живет, подле, в доме Козеля… Доктора поскорее! Я
заплачу, вот! — Он вытащил из кармана
деньги и показывал полицейскому. Он был в удивительном волнении.
—
Денег не
платишь и с фатеры не сходишь. Известно, что надо.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть,
денег не
платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Иван. Да как же играть с вами, когда вы
денег не
платите!
Ах, да ведь, пожалуй, есть и в рубль, и в два;
плати, у кого
деньги бешеные.
— Хлопоты у меня большие с мужиками в нынешнем году, — продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. — Не
платят оброка. [Оброк — более прогрессивная по сравнению с барщиной денежная форма эксплуатации крестьян. Крестьянин заранее «обрекался» дать помещику определенную сумму
денег, и тот отпускал его из имения на заработки.] Что ты будешь делать?
И вдруг мы с нею оба обнялись и, ничего более не говоря друг другу, оба
заплакали. Бабушка отгадала, что я хотел все мои маленькие
деньги извести в этот день не для себя. И когда это мною было сделано, то сердце исполнилось такою радостию, какой я не испытывал до того еще ни одного раза. В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом — полное счастие, при котором ничего больше не хочешь.
— Это парень предусмотрительно сам выдумал, — обратился он к Самгину, спрятав глаза в морщинах улыбки. — А Миша — достоверно деловой! Мы, стало быть, жалобу «Красному Кресту» втяпали —
заплатите нам
деньги, восемь сотен с излишком. «Крест» требует: документы! Мы — согласились, а Миша: нет, можно дать только копии… Замечательно казенные хитрости понимает…
— Черт их знает, чего им нужно! — негодовала она. — Вот любят
деньги эти милые французы. Со мной духовное завещание, хлопотал консул — не
платят!
— Мне твоя мамаша
деньги платила не затем, чтобы правду тебе говорить, а чтоб ты с уличными девицами не гулял, не заразился бы.
И затем какие-то плотники, их выписали в Брест-Литовск, а оттуда — выгнали, подрядчик у них сбежал, ничего не
заплатив, и теперь они тоже волнуются, требуют
денег, хлеба, рубят там деревья, топят печи, разобрали какие-то службы, делают гроба, торгуют — смертность среди беженцев высокая!
— Какой же я зажиточный, если не могу в срок за квартиру
заплатить?
Деньги у меня были, но со второю женой я все прожил; мы с ней в радости жили, а в радости ничего не жалко.
Пришел срок присылки
денег из деревни: Обломов отдал ей все. Она выкупила жемчуг и
заплатила проценты за фермуар, серебро и мех, и опять готовила ему спаржу, рябчики, и только для виду пила с ним кофе. Жемчуг опять поступил на свое место.
— Как что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо, и другое, там счеты сводить, туда
плати, здесь
плати, а тут перевозка!
Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша…
— Что?
Плачет, а сама стоит на своем: «Не должен, дескать, Илья Ильич, да и только, и
денег она никаких ему не давала».
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А
деньги где? Ты видел, сколько у меня
денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей
заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
— Ну, ты никогда этак не кончишь, — сказал Илья Ильич, — поди-ка к себе, а счеты подай мне завтра, да позаботься о бумаге и чернилах… Этакая куча
денег! Говорил, чтоб понемножку
платить, — нет, норовит все вдруг… народец!
Этот долг можно
заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст
денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в голову не пришло!
— Вот, коли будете писать, так уж кстати извольте и счеты поверить: надо
деньги заплатить.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из
денег сейчас же
заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и
платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял. Возьмет стыдливо привезенные
деньги, не считая, положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
— Дядя Иван Кузьмич с Востока вывез, триста червонных
заплатил: теперь этакой ни за какие
деньги не отыщешь! — хвасталась она.
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя были скупы и не ставили собственно личность своего братца в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных
денег, в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть не с
плачем, всегда к концу года
платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Хотя она была не скупа, но обращалась с
деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз
деньги, тотчас же забывала о них, и даже не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом не забыть, куда
деньги дела, и не испугаться. Пуще всего она не любила
платить вдруг много, большие куши.
Идти дальше, стараться объяснить его окончательно, значит, напиваться с ним пьяным, давать ему
денег взаймы и потом выслушивать незанимательные повести о том, как он в полку нагрубил командиру или побил жида, не
заплатил в трактире
денег, поднял знамя бунта против уездной или земской полиции, и как за то выключен из полка или послан в такой-то город под надзор.
Осталось за мной. Я тотчас же вынул
деньги,
заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Вот перед вечером выхватила у меня Оля
деньги, побежала, приходит обратно: «Я, говорит, маменька, бесчестному человеку отмстила!» — «Ах, Оля, Оля, говорю, может, счастья своего мы лишились, благородного, благодетельного человека ты оскорбила!»
Заплакала я с досады на нее, не вытерпела.
У меня бывает счет и в одном знатном ресторане, но я еще тут боюсь, и, чуть
деньги, сейчас
плачу, хотя и знаю, что это — моветон и что я себя тем компрометирую.
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто знает, может быть, о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и
деньги не он
платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.